Ольга Самойлова. Ветви. Какого дерева?

Наедине. – 2000. – 19 сентября. – с. 4.

ВЕТВИ. КАКОГО ДЕРЕВА?

Ветви. Студенческий литературно-публицистический альманах. Выпуск 1. Тамбов. 2000.

Отчего стихи, если поэзия хотя бы прошла рядом с ними, чаще всего – в миноре. Грустные, задумчивые, печальные… Даже если они не грустны «текстологически» и формально «веселы», то веселье это сродни веселью клоуна с надколотым сердцем, гаерству и фиглярству – изо всех сип, назло себе и прочим?

В очередной раз я задала себе этот вопрос, прочитав первый выпуск студенческого литературно-публицистического альманаха «Ветви». Литература в нем явно преобладает, в литературе преобладают стихи, а краткие прозаические стремящиеся к психоделии произведения напоминают переводы поэзии на язык прозы и оттого, при всей их реальной краткости, производят впечатление многословности. «Публицистика» же случайна, слаба и невыразительна, следовательно, не имеет права на это определение.

Любая совместная публикация объединяет изначально неслучайных авторов в новую целостную систему. Поэтому хотелось бы не останавливаться на отдельных персоналиях, а при всем несходстве творческого почерка авторов поговорить все же об общем впечатлении, возникшем по прочтении текстов. Итак, при всем несходстве творческого почерка ясно просматривается общая система ключевых образов. Перелагая на общедоступный язык, их можно определить как: смерть, одиночество, распад, скорбь, муки творчества (иногда)… Не отрицаю того, что мир трагичен, а мир поэта трагичен многократно, но хочу предложить тяготеющим к эксперименту поэтам еще один эксперимент – попробовать найти вдохновение в чем-то, помимо расковыривания ран своей души и сознания. Наверное, накатило критиканство, но почему-то думается, что эти душевные раны в большинстве случаев изначально не глубже обычных человеческих, а углубляются, во-первых, объективно регулярным расковыриванием, а во-вторых, субъективно, увеличительным стеклом пристального внимания-изучения.

В общем унынии рассеиваются и теряются философские и мировоззренческие идеи, которых не так уж мало. Но философия и сумерки сознания не одно и то же, так же как не одно и то же поиск смысла жизни и апологетика смерти. Что еще все время находится и теряется в бледном свете луны, озаряющем творчество молодых – не сказать юных – поэтов? Теряются действительно новые неожиданные тропы, незаметно становится мастерство и хорошая техничность студийцев. Открываю наугад и поражаюсь:

«а жду тебя на ж.д.
целых 18 лет непрерывных наганов»;

«Столбики серенькой архитектуры,
Грусть асфальтированных галерей
Перетасовкой смелись в каламбуры.
Сделав меня молчаливей и злей».

И все же, отчего такая грусть? Не грусть даже, а ощущение болезни. Грусть понятна. Несовершенство мира, «печаль полей» и «как грустна вечерняя земля». У грусти есть крылья, и это роднит ее с поэзией. В болезни есть излом, и он роднит болезнь с поэзией. Но на крыльях улетают. А излом либо переламывается окончательно, либо зарастает, становясь не годным к поэтической эксплуатации.

Не спешите записывать автора этих пристрастных заметок в бездумные оптимисты. Просто жизнь сложнее, чем самый причудливый сон о ней, а живое может быть и не прекрасней мертвого, но опять же сложнее и интереснее.

Очень хочу, чтобы «Ветви» оказались ветвями живого дерева.

Ольга САМОЙЛОВА.