Предшествие – и шествие вперед

Тамбовское время. – 1996. – 4 ноября.

ПРЕДШЕСТВИЕ – И ШЕСТВИЕ ВПЕРЕД

Книга стихов Сергея Бирюкова «Знак бесконечности», изданная в прошлом году тамбовским отделением общества книголюбов при поддрежке мэрии Тамбова, продолжает вызывать отклики в российской прессе. В только что вышедшем 10-м номере журнала «Новый мир» опубликована статья поэта и критика Татьяны Бек. Предлагаем ее вашему вниманию.

 

Любителям современной поэзии представлять Сергея Бирюкова нет необходимости, Поэт хлебниковской школы и одновременно строям академист, филолог, историк и теоретик нетрадиционных, игровых форм русской поэзии, он основал в Тамбове, где живет и преподает в университете, ни больше ни меньше как Академию Зауми.

Еще он – автор уникального по замыслу и замечательного составленного учебника «3евгма. Русская поэзия от Маньеризма до постмодернизма» (М. 1994), посвященного «нестандартному стихосложению» и его многообразным, зачастую отважно экспериментальным формам. Хрестоматия, с одной стороны, согласно официальным Социологическим опросам, вошла в десятку лучших книг года, а с другой – удостоилась Чести быть внесенной самим Феликсом Кузнецовым в «черный список» вреднейших школьных пособий, которые в случае долгожданной смены Идеологической розы ветров надлежит из библиотек изъять.

Итак, Сергей Бирюков – личность недюжинно одаренная: лишь в «провинции», в глубинке (недаром это слово – вслушаемся – является ласкательным от мощного глубина), в несуетном подвижничестве мог зародиться, укорениться и расцвести такой свежий и ни на кого не похожий феномен. Как бы Хлебников (стихи, стихийность, органика, лирическая иррациональность) и Брюсов (сухая теория, параграфы, изощренность, рацио) в одном лице. Помните, Маяковский указал, что Хлебников – создатель «целой периодической системы слова»? Так вот Сергей Бирюков и вдохновенно продолжает создание этой периодической системы, и – параллельно – строит ее чертежи, подсчитывает и классифицирует.

Ну кто бы еще из поэтов поставил эпиграфом к лирической книге фразу из Вильгельма фон Гумбольдта?! Однако рационалист и филолог вовсе не теснит из бирюковского мира блаженного безумца – они взахлеб и плодотворно соседствуют. Интересно, что это собственное свойство Бирюков четко осознает и, более того, считает важнейшим для человеческой природы вообще. «Человек изначально раздвоен – он стремится сохранить стихийность своего существования и при этом не может отрешиться от постоянного познания окружающего мира и самого себя, т.е. макрокосма и микрокосма», — пишет он в «3евгме» в связи с палиндромичностью, но формула получается невольно автопортретной.

…Пока играет Вятка в прятки,
Тамбов не понимает шуток:
Затронь – в любое время суток
Воронежу отдавит пятки…

Стихи Бирюкова отличает особая словесная музыка, которая заряжается из двух источников – фольклор и авангард (что, кстати, идет в параллель с наиболее перспективными современными композиторскими поисками).

Недаром лирика его переполнена не только реминисценциями из русской поэзии от Ломоносова и Державина до Слуцкого и Вознесенского (что естественно), но и отсылками к Скрябину и к другим великим русским новаторам музыки.

…встал посреди кривого леса
один из гибкого железа,
другой из хрупкого железа
с отчаянием новичка:
Стравинский в роговых очках,
Прокофьев в роковых очках, –

в этой строфе зрительный, сюрреалистический ряд внутренне связан с тонкой ритмико-интонационной асимметрией.

Реминисцентность Бирюкова настолько живая и страстная, что речи о вторичности идти не может: жизнь и словесность, трава и буква, гром и рифма для его чувственной иерархии – понятия равные («какой-то идиотический Эйнштейн, не умеющий различать, что ближе – железнодорожный мост или «Слово о полку Игореве», как сказал о Хлебникове Мандельштам).

Как просторно в самом себе, огарок цитаты светит далеко. Видишь, там скользнула мысль, похожая на рыжую белку? Осторожнее переступай черту горизонта, за ней может оказаться бездонная ВЕЛИЧИНА…

Как пронзительно сказано: в самом себе, где поэту и просторно, и свободно, светит огарок цитаты! Если продлить эту метафору – огарок может догореть или быть задут ветром. Еще он может спалить внутриличностное пространство. Уверена, впрочем, что ни то, ни другое Бирюкову не грозит – его органика выдерживает наплывы «чужой литературы».

Сквозной, на подсознательном уровне варьируемый образ этой книжки – ветка, ветвь, ветвенье (и близкие к этому образу – прутья, колючки, плоды, шипы, ягоды, желуди, крона, а также корни и комли). Другой столь же любимый поэтом образ – само слово и его синонимы: стих, имя, строка, глагол, письмена. Интересно, что часто две эти подсознательные стихии в строках Бирюкова сходятся:

Новый сад подрастал
терпеливо.
Где-то новый глагол
пробивался.

Если здесь родство отдаленностей выражено в рассудочном параллелизме, то в других случаях метафора закручивается стремительнее, «шальные песенки ветвятся» или «Хлебников – шелестящим орешником». Это, между прочим, и есть один из образцов зевгмы – настоящий поэтический термин идет от древнегреческого слова, которое означает запрет-на словораздел между определенными слогами, а шире — между образными рядами или стилистическими линиями. Этакая связка, «спряжка», мост.

Поэзия Бирюкова полна диковинных и рискованных спряжек. Он, например, любит играть масштабами, что сродни и фольклору, в частности – лубку, и детскому творчеству, и, конечно, в первую очередь наироднейшему поэтическому родителю и радетелю (я на глазах заражаюсь и заряжаюсь тягой к корнесловной игре нашего поэта) – великому «Председателю Земшара» Велимиру.

Город, рельефом тайным,
вспучиваешь строку.
Остров необитаемый
на спине волоку.

Поэт по-свойски, но без панибратства обращается с географией, с историей, с праречью. Хороши его зарисовки, в которых зрительная точность сопряжена с психологической:

На вышке
молчаливый часовой
пускает «зайчика» штыком.

Бирюкова можно – его же собственными словами про другого художника – назвать «стирающим грань / молчания – речи / жизни – смерти / человека – травы…».

Строки эти – об Андрее Платонове, втором после Хлебникова любимом художнике нашего автора. Кстати, неочевидная близость того и другого ждет еще своего исследователя: новизна речи у одного – через словотворчество, у другого – через инверсированную фразу, ставка на «юродивого»; героя как на единственного и впрямь героя страшной эпохи нормальных нелюдей, подлинная космичность неангажированного сознания… Композиция Бирюкова «Платонов – всегда» полна авторефлексии и откровений: его кумир – прозрел невидимое… соединил взрывом небо и землю… жил. верой в то, что рожденное не умирает…

В мир Сергея Бирюкова входишь с доверием и благодарностью. Веришь, что «буквы сходятся в битве» и что «мир может хрустнуть вдруг на сгибе и слово легко – войной – оскорбить», что «творить – любить» есть равенство. И сотворствуещь поэту, пробующему слова на зуб: «бросок и барс – единые понятья» или «тропа стиха, глухая сила тропа». В этой перворечи далекие слова в звуке обнаруживают непререкаемое родство смысла (и здесь нельзя не подумать о цветаевских уроках) – они открывают поэту свою не то застенчивую, не то высоколобую суть. И делают это исключительно в ответ на его преданность.

…а я люблю слова
и каждое мне жаль
и боязно как будто за ребенка
когда его пускаешь в мир
а он в слезах приходит
а тех кто понимает и
не гонит –
тех единицы
все наперечет.

Пожалуй, такого нежного и непритворного объяснения в любви слову я в нашей поэзии не припомню.

Хочется верить, что работа Сергея Бирюкова и в поэзии, и в стиховедении будет оценена по достоинству, пускай и «единицами». Впрочем, подлинная лирика и должна нравиться единицам (бывает, много-, а бывает, и малочисленным), а не многонулевым общностям.

Нам непривычен
облик-Хлебников.
Не угадали – это он ли?
Деревьев выстывшие комли
давным-давно
не ждут посредников.
Но до столицы и до Вятки
вы чуете дрожанье ветки.

Мы чуем дрожанье ветки.

Сергей Бирюков

Тень

Из глины и слюны
кровь явлена и плоть
скелета кость
и губка мозга
чтобы
постигнуть замысел
а то помыслить хоть
зачем жара и дождь
морозы и сугробы

Вот расточительность
святая божества
в слежении
за
тенью
естества.

Вопросы

Кто виноват? Что делать?
Как признаться,
что мы виновны?
Ты да я!
Что лишь затем
привыкли мы рождаться,
вину свою до времени
тая.
Да, я виновен,
ибо не невинен.
И жить невыносимо
оттого,
что этот груз обычен
и посилен
и есть привычка
волочить его.

Челновая
(пасторель)

1
Колено реки
Дно поворота
это есть угол
и гол
человек потомок Лота
или лютик
или членистоногий
цикорий
заброшенный Богом
в дол
2
ты бегом достигаешь
того пространства
луга
где сеном пахнет
и сиянье росы
а дальше, обрыв
крутая яруга
а за нею любезные
сердцу
ОВСЫ
Поле и луг
XIX-го века
река… река
все-таки
не така
не видать Гераклита
на его месте
жигуль
3
Сено сметывают
новой машиной
аккуратный кубик
перетянутый бечевой
4
Вода цедится
небесным наущеньем
рыбы божьи
обгоняют тебя в воде
брызги
бр. р. р.

Поэт Сергей Бирюков. Фото А. и Б. Ладыгиных.