И. Блохина. Неустанное делание

Новости. – 2004. – 15 декабря (№50). – с. 11.

НЕУСТАННОЕ ДЕЛАНИЕ

Мы шли в театр. Я – в первый раз в жизни. Давали «Фауста»… Длинный-длинный узкий зал, очень нарядный, с колоннами цвета слоновой кости, между которыми – два яруса лож, обитых алым бархатом, такой же бархатный занавес, обивка барьера оркестра и кресел. Две сверкающие люстры с молочно-белым шаром посередине каждой (во время пожара в 1938 году одна из них погибла, другая и по сей день украшает зал перестроенного театра). Детские впечатления от первого посещения театра не раз описаны мемуаристами. Мои – мало чем отличались. Сказать, что я живо запомнил великолепную музыку или проникся сочувствием к страданиям бедной Гретхен, было бы не только преувеличением, но и совершенной неправдой. Да я и не мог особо отдаваться течению драмы: я был в самом начале потрясём явлением Мефистофеля в кабинете доктора Фауста. Помнится (или это отец, с которым мы были вместе в театре, рассказывал позже?), я встал на коленки на кресле, чтобы лучше видеть, а потом и вовсе выбрался из ряда и пошёл по проходу к барьеру оркестра, чтобы убедиться в реальности этого яркого и жутковатого пришельца из мира иного. …С этого дня театр стал очень манящим меня явлением, а осенью мы с мамой поехали в Москву…» Московские впечатления, оставшиеся от посещения взрослого спектакля Художественного театра «У врат царства», где играли великие Еланская и Качалов, определили пристрастие всей жизни. «…Из театра я вернулся взбудораженным, потрясённым. С этого дня я окончательно почувствовал, что нет и не будет для меня ничего дороже театра. И теперь, когда меня спрашивали, кем я собираюсь стать со временем, я отвечал твердо: «Качаловым».

Это осознание окрепло, когда, спустя ещё несколько лет, мальчик вновь попал в театральную Москву и видел «живого» Станиславского, выступавшего перед спектаклем…

…Последний год учёбы в школе совпал с началом воины. В здании школы расположился госпиталь; Смирнов и его товарищи выступали перед ранеными. Тогда, возможно, и пришло понимание: живое врачующее искусство необходимо людям всегда, а особенно в суровое время. На фронт добровольцем мальчишку, не достигшего призывного возраста, не взяли. Но взяли в театр, сначала во вспомогательный, а затем в основной состав труппы.

Первыми его наставниками на избранном пути стали режиссёр Лев Михайлович Эльстон и актёр Николай Иванович Коварский, долгие беседы с которыми оказались уроками не только профессии, но и жизни. Работа на сцене рядом с такими прекрасными мастерами, как Татьяна Битрих, Александр Годлевский, Мария Васильева, Генрих Зоренин, Борис Шмит и другие, тоже стала серьёзной школой театрального искусства и человеческих отношений. В годы лишений поистине удивительным было театральное братство. Вместе пережиты голод, холод и тот трагический ноябрьский день, когда в здание театра попала бомба, были погибшие, пришлось разбирать завалы. Война и самоотверженная работа без выходных, на пределе сил, но столь нужная людям, роднили и уравнивали всех — опытных и начинающих, ведущих актёров и рабочих сцены. Забота старших о младших, обучение их актерскому мастерству лишь укрепили профессиональное и душевное родство. Это братство пронёс Александр Николаевич через всю жизнь.

А потом, потом… Как обрыв – разлука со всем, что наполняло жизнь. Арест. Допросы «с пристрастием». Лагерь. Шёл 47-й год – вторая волна репрессий. Александр Николаевич так никогда и не узнал, что послужило причиной ареста, То ли его гневное письмо Сталину после того, как стало известно о расстреле Мейерхольда, то ли юношеская повесть «Тупик» – её изъяли при обыске вместе с дневниками и другими бумагами, то ли… Осужден Смирнов был по пресловутой 58-й статье с тривиальной формулировкой: «За составление и распространение документов, призывающих к свержению существующего строя». Разлука обернулась десятилетием.

Первым лагерным пристанищем стал Арзамас-16 – святое место Саровской Пустыни, где тишь, лес, а в лесу камень, на котором, по преданию, молился Серафим Саровский. Трудами заключённых это место было превращено в грандиозную стройку. Здесь разместились пять лагерных участков, в один из которых и попал заключённый Смирнов. И в этих немыслимых условиях талант и навыки юноши пригодились. Начальник культурно-воспитательного отдела лагеря Полина Никифоровна Коннова включила его в лагерную культбригаду, а потом помогла организовать театр. Удачей была и встреча со ссыльным режиссёром Сергеем Эрнестовичем Радловым. Было трудно. Но рождались спектакли – «Слава» Гусева, «Собака на сене» Лопе де Веги, «Русский вопрос» Симонова, «Без вины виноватые» Островского. Так здесь – далеко от дома и театра – состоялось режиссерское крещение Александра Николаевича. А когда до окончания срока оставалось всего полгода, сработала сталинская машина, лишавшая человека права на достоинство: Смирнову предложили написать донос на товарища по лагерю. Вот тогда-то под давящими сводами кабинета не просто прозвучало «нет!», в негодяя оперуполномоченного полетела чернильница (единственно доступный предмет), а строптивый политзек Смирнов, никогда не мирившийся с подлостью, был срочно отправлен на этап, в Магадан и дальше.

На севере, в посёлке со странным названием Надежда 15 мая 1951 года кончился срок заключения. Но возвращение на родину оказалось невозможным. Имело место «поражение в правах», к тому же, отсюда нельзя было уехать без особого разрешения. И Смирнов остался – теперь уже вольнонаёмным. Кем он только не работал! Наконец – талант или провидение? – был направлен руководить народным театром в районном центре Усть-Нера. Вновь любимое дело спасало. Наиболее запомнившимися режиссерскими работами здесь были – «Поздняя любовь» Островского, «Старые друзья» Малюгина, «В добрый час» Розова. Как ждали этих спектаклей люди, оторванные, в общем-то, от культуры, как нуждались в них!

Смерть Сталина и падение Берии многое изменили. В 1955 году Смирнова вызвали в Магадан, где вручили справку о реабилитации и деньги на дорогу.

В Тамбове встретили Смирнова тепло. Режиссёр Владимир Александрович Галицкий, а также Виктор Авксентьевич Качирин, знавший Смирнова ещё с «тюзовской» поры, предложили работу в театре. Сразу же ввели в спектакль «Последняя остановка» Ремарка. Он был характерным актёром, играл в спектаклях В. Качирина и М. Ваховского интересные и серьёзные роли — короля Людовика в «Трёх мушкетёрах», Тита Ватутина в «Обрыве», следователя Голубева в «Угрюм-реке». Любимой ролью был Сорин в «Чайке» (постановка В. Качирина). Вместе с тем, его влекла работа с молодёжью. Недолго, но с радостью преподавал Александр Николаевич в студии при театре для начинающих актёров, организованной Качириным. С уходом В.А. Галицкого, смертью В.А. Качирина в театре многое изменилось. Смирнов всегда рассматривал театр как важнейшую школу жизни, и когда со сменой руководства тот перестал соответствовать этому высокому назначению, Александр Николаевич расстался с театром. Но не с делом, которому служил.

– В пединституте, где он руководил драматическим коллективом факультета общественных профессий, в 1961 году Смирнов создал Студенческий театр, деятельность которого положила начало совершенно новому стилю работы с молодежью, сочетающему занятия актёрским мастерством, литературой, художественным чтением с широкой программой просветительства.

На основе Студенческого театра при Доме народного творчества, куда перешёл работать Смирнов, родилась литературно-драматическая студия «Бригантина», первый спектакль которой – «Новеллы Паустовского» – был показан 12 октября 1964 года. Она стала удивительным, ни на что не похожим явлением в культурной атмосфере города, островком «оттепели», школой настоящей гражданственности. Она воспитала целое поколение людей (тех самых шестидесятников!), объединённых общими нравственными идеалами, романтикой, творчеством.

Значение «Бригантины очень точно определил С.Е. Бирюков, поэт и литератор, один из студийцев Смирнова:

«Итак, был театр как школа искусства. Как прививка от всего грубосоветского, так и от всего грубопостсоветского. Как база поиска, эксперимента…

Но, пожалуй, главное, что было в театральной школе А. Н. Смирнова, – то, что в провинции можно и нужно жить непровинциально. Какие-то уроки прошли мимо, но этот усвоился, видимо, неплохо. …Мне кажется особенно существенным, что всё это происходило в Тамбове, городе, сильно пострадавшем после подавления Крестьянского восстания. Смирнов не афишировал этого, но фактически он занимался восстановлением культурного слоя и наращиванием или выращиванием его. В студию приходили люди разных устремлений, профессий. Были уже сформировавшиеся и совсем юные. Но я думаю, что на всех в той или иной степени повлияла сама атмосфера творческого взаимодействия. Был дан импульс. Импульс творчества. Дальше уже всё зависело от каждого из нас…».

Работа с молодёжью была продолжена Александром Николаевичем и после выхода на пенсию. Надо знать этот совершенно особый мир – дом Смирнова, чтобы понять силу притяжения к нему совсем разных людей. Сюда приходили школьники, студенты, учёные, рабочие. Возникали чтецкие программы, ставились драматические новеллы, а заодно пробуждались и прочищались умы, светлели души.

Ученики Смирнова, попадая в магическое поле его страстной и неуёмной деятельности, становились семьей, остро чувствуя свою причастность к настоящей культуре и ответственность за её судьбу. Вместе с Александром Николаевичем они находили заброшенные могилы старых актеров и восстанавливали их. Слушали его интереснейшие рассказы о прошлом нашего города и включались в обсуждение событий сегодняшнего дня. Смирнов умел нащупать и вытащить на свет божий из неокрепшего человеческого «Я» лучшее, по-сократовски помогая рождении) личности. Это и было его главным при званием. Наконец, невозможно не сказать о гражданской позиции и общественной деятельности Александра Николаевича. Девальвированное слово »патриот» звучит сейчас чуть ли не стыдливо. Но именно патриотизм – любовь к отечеству – определял кредо всей жизни Смирнова. И эта любовь была деятельной, даже воинствующей. Он был всегда неудобен для властей. Его выступлений побаивались, иногда прислушивались, чаще игнорировали. Вот отрывок из письма, адресованного в 1989 году главному архитектору города после того, как был снесён дом А.М. Жемчужникова (этому предшествовали яростные усилия Смирнова по сохранению памятника):

«Я обвиняю вас в вандализме, и здесь не нужно далеко ходить за примерами: вашими стараниями на днях был уничтожен уникальный историко-культурный памятник Тамбова и всей страны – дом, в котором почти сто лет назад поселился А.М. Жемчужников, один из оригинальнейших и талантливейших представителей русской национальной культуры… Мои обвинения не голословны. Перехожу к доказательствам. За тот период, что вам доверено возглавлять градостроительство в Тамбове, вы непоправимо уничтожили исторический центр города, нарушили архитектурную экологию и лишили город многих историко-культурных памятников. Последний из ваших «подвигов» – уничтожение дома Жемчужникова – я уже назвал. Но вами уничтожены дом художника Н. М. Шевченко, «Дом с атлантами» на Интернациональной улице, часть усадьбы Лукьяненко, являвшейся своеобразным культурным комплексом, дом, в котором родился народный артист СССР Ванин, дом, где жил поэт Афанасьев…».

Донкихотство? Борьба с ветряными мельницами? Но как многое удалось Смирнову «сдвинуть с места»!

В пору добрых перемен он был соратником Валерия Николаевича Коваля, деятельным членом тамбовского отделения общества «Мемориал», он становился инициатором восстановления памятников и сохранения исторической памяти. Например, именно Александр Николаевич добился создания Доски памяти павших на войне деятелей театра, установленной в здании театра. Он хлопотал о памятнике Н.X. Рыбакову (при его непосредственном участии поставлен закладной камень великому артисту у гостиницы «Театральная»), об открытии мемориальных досок на домах А.М. Носова. А его страстные статьи в защиту лучших традиций театра? А письма-обращения к губернатору и мэру города? А кресты, ограды и именные таблички на восстановленных могилах? Рыцарство и неустанное делание приносили плоды, а главное – будили совесть сограждан, учили беречь и любить достояние нашей культуры.

Александр Николаевич не имел званий и наград, большую часть жизни провел в полуразвалившемся доме, имея более чем скромное материальное обеспечение. Сражаясь за других и помогая другим, никогда и ничего не просил и не ждал для себя. Он жил с глубокой верой в Бога и людей. Рассказ об Учителе, Просветителе и Подвижнике хочется завершить его словами:

«Но несмотря ни на что, я всё-таки настроен оптимистично и верю, что пройдут времена торжества принципа всеобщей некомпетентности, все забытые имена будут возвращены, и мы научимся по-настоящему любить свою малую родину».

Скончался Александр Николаевич скоропостижно ранним утром 9 декабря 2003 года, не дожив нескольких месяцев до своего восьмидесятилетия. Похоронен на Петропавловском кладбище Тамбова.

И. БЛОХИНА.