Евгений Писарев. Когда рассеялся туман…

Тамбовское время. – 2003. – 18 июня (№ 25). – с. 7.

Изба-читальня

КОГДА РАССЕЯЛСЯ ТУМАН…

Выход книги Симоны Ландау «Мост в тумане» совпал с двумя петербургскими юбилеями. Первый – 300-летие города – отмечался помпезно, с мировым размахом, ряжеными. Второй – скромнее. Сто лет назад в Петербурге открылся знаменитый Троицкий мост, что было приурочено к 200-летию тогдашней российской столицы. Такая вот троица получается, привязанная к мосту, который строил дед Симоны Густавовны – Жан-Жак Ландо, сотрудник французской фирмы «Батиньоль», выигравшей конкурс на строительство одного из красивейших сооружений северной столицы.

Жанр книги автор определила как «семейная хроника XX века». А книга получилась почти детективная. В процессе её создания Симоне Густавовне пришлось заняться поиском ответов на множество загадок, связанных с судьбой её деда, а главным образом, отца – Густава Ивановича Ландау.

Можно было, конечно, хронологически выстроить результаты кропотливых исследований, дополнить их документами и в этом случае книга стала бы серьезным трудом. Но «Мост в тумане», обладая всеми перечисленными качествами, имеет ещё одно несомненное достоинство – это художественное произведение, в котором отразилась трагическая судьба нескольких поколений, поэтому название произведения многозначно. Здесь и арест всей семьи весной 1921 года (арестованной Симоне было тогда восемь лет), ссылки, классовая ненависть окружающих. Не так давно она побывала в Питере на бывшей Гороховой улице, где располагалась тюрьма её детства. И выяснила, что сегодня в этом здании располагается музей-квартира Ф.Э. Дзержинского. Символическая деталь…

Автор с детства знала, что Троицкий мост в числе других инженеров и авторов проекта сооружал и её дед. Знала она, что по давней традиции имена создателей моста обязательно увековечиваются на мемориальной доске. Каково же было её удивление и огорчение, когда, побывав в послевоенном Ленинграде, она не увидела на мосту доски с именем Жан-Жака Ландо. Подумаешь, француз какой-то – так или примерно так рассуждали борцы с космополитизмом.

И только летом 1994 года при участии тогдашнего мэра Санкт-Петербурга Анатолия Собчака на Троицком мосту, как и положено, была восстановлена мемориальная доска с именем Жан-Жака Ландо.

Но основную часть книги С. Ландау посвятила своему отцу – инженеру, выпускнику Института министерства путей сообщения, строителю дороги Москва-Минск. По законам того времени Густав Ландау не мог не попасть под «красное колесо» сталинских репрессий. Приговор был стандартный – десять лет без права переписки. И мало кто тогда знал, что это означало расстрел.

Долгие годы автор книги добивалась правды о судьбе своего отца. «Десять лет – ведь это не вечность», – полагала она наивно. Но правда оказалась страшнее любого вымысла. Её отец попал в руки сталинских палачей, когда ЦК ВКП(б) своим постановлением официально разрешило применение физических пыток к своим жертвам. И тогда от задержанных посыпались признания в самых невероятных преступлениях: от подсыпания гвоздей в муку до рытья подкопа под дном Каспийского моря для нелегального перехода границы.

Г. Ландау был обвинён в шпионаже в пользу Польши, Германии, во «вредных установках» при строительстве автомобильных дорог, за «иронический» стиль работы и ещё невесть в чём. Автор терпеливо, как настоящий исследователь, пытается найти хоть какую-то логику в действиях властей, следователей НКВД, связать противоречивые документы в нечто цельное, поддающееся разумному объяснению, хотя бы с точки зрения практической пользы. Но логики там не могло быть по определению, как не может быть логики в поведении безумца. Единственно бесспорным выводом, к которому пришла автор, был тот, что отец своим поведением на допросах спасал семью…

Свой долг перед дедом и отцом С. Ландау выполнила, а книга «Мост в тумане» стала не только фактом добротной литературы, документом эпохи, но и заметным явлением в культурной жизни страны. Хотя туман на мостом, над той эпохой, над судьбой сотен тысяч людей вряд ли когда-нибудь окончательно рассеется. Но останутся свидетельства тех, кто всё это пережил. А документам, которые боготворят профессиональные историки, верить нельзя. Зловещая лицемерная эпоха оставляла и соответствующие документы…

Особо следует сказать о стихах С. Ландау разных лет, вкрапленных в прозаический текст. Этим приёмом, помнится, воспользовался Борис Пастернак в своём автобиографическом романе «Доктор Живаго». И там, и в книге С. Ландау они передают аромат времени, дают поэтическое объяснение тому, чего нельзя объяснить прозой. И при всём том это хорошие добротные стихи человека, у которого есть биография, который помнит родство своё.

Евгений ПИСАРЕВ