С. Бирюков. Путь к Чехову

Тамбовская правда. – 1983. – 11 августа (№ 184).

Гастроли

ПУТЬ К ЧЕХОВУ

Спектакль называется «Черный монах» и определяется как история одной жизни в двух частях. В программе уточняется, что инсценировка по рассказам А.П. Чехова, но не говорится – по каким. Это принципиально. Театр, носящий имя Чехова и работающий в городе, где родился великий писатель, состоит в особых отношениях с его творческим наследием. Не случайно постановщик спектакля – главный режиссер Таганского театра Георгий Цветков выступил здесь и в качестве инсценировщика. Тут видно стремление войти в сердцевину проблем творчества Чехова, заглянуть в писательскую лабораторию, увидеть через рассказ, не находящийся в постоянном поле зрения читателя, объем всей жизни, охваченной одним из корифеев мировой литературы.

Такое решение отчетливо читается в сценографии заслуженного работника культуры РСФСР Н. Ливады. Декорация выстроена в два яруса, а в первом действии (более светлом по настроению) имеет еще и глубину, второй план. Целесообразность, удобство для актера и зрителя здесь удачно соединяются с художественной выразительностью, сводят до минимума условность в выходах и уходах артистов.

Режиссерски же это решено сложнее, поэтому может быть несколько вариантов прочтения спектакля. Я же буду говорить о том, что представляется мне главным.

Еще до начала действия на сцене незаметно появляется… Антон Павлович Чехов с книгой в руках. Это совершенно в характере писателя, настолько естественно, что вряд ли кто и успел удивиться. И вот уже Чехов начинает читать. Разумеется, не Чехов, а актер А. Феденко, загримированный под писателя и выступающий «от автора». А затем мы обращаем внимание на движение в усадьбе известного садовода Песоцкого (арт. О. Лаппо), куда приезжает отдохнуть, подышать деревенским воздухом, подлечить нервы подающий надежды философ Андрей Васильевич Коврин (арт. Н. Обухов).

У А. Феденко задача не из легких. С одной стороны, он должен быть искусным чтецом (и действительно хорошо читает текст), с другой – полный чеховский грим обязывает его к чему-то большему. И вот есть ряд моментов, когда Чехов появляется безмолвно и наблюдает героев своих рассказов в спектакле по «Черному монаху» и даже больше – он как бы смотрит на свою жизнь со стороны. И эта жизнь воплощена в философе Коврине, который в конце спектакля умирает от кровохаркания. Параллели очевидны. И одна из решающих – во втором действии Коврин совершенно замещает Чехова в роли наблюдателя. Это он уже сидит безмолвно в трактире, слушая споры в духе рассказов Антоши Чехонте, это у него на глазах происходит горько-смешная история Кати (арт. С. Ливада) и Васи (арт. П. Бондаренко). Образ как бы раздваивается, а затем вновь совмещается. И мы смотрим спектакль не только как историю жизни Коврина, а уже как историю жизни самого Чехова, проведенную им, предсказанную самому себе.

Но этим не исчерпывается спектакль. Если мы вдумаемся в смысл слов «история одной жизни», то увидим, что жанровое определение спектакля многозначно. Это история жизни Коврина, самого Чехова, это вообще история той жизни, которую показал писатель.

Виктор Шкловский написал недавно о Чехове: «Великий писатель, он показал затейливость простоты жизни». Эти точные слова вспоминаются, когда смотришь спектакль таганрожцев, когда видишь, как возвышенное и трагическое переплетается с низким и комическим, когда поэтическая и философская легенды о черном монахе, якобы являющемся избранным раз в тысячу лет, оборачивается едва ли не эпизодом жестокого романса. Тут в самом деле один шаг от великого до смешного. Тут у каждого своя драма, все виноваты и никто не виноват. Центральная тема русской психологической прозы XIX века. Здесь менее всего подходят прагматические рассуждения типа: «Зачем Коврин не поверил монаху, не усовершенствовал свою гениальность, а женился на Тане Песоцкой (арт. З. Ивченко), которая вместе с отцом-садоводом лечила его от гениальности, как от сумасшествия». Или: «Зачем Вася, дворянин, ставший заурядным репортером, спивается, а не уедет, как советует его жена Катя, в провинцию, чтобы сделаться чиновником и бывать в приличном обществе телеграфистов и гимназических учителей».

В спектакле наших гостей есть и «пережимы», отдельные сцены смотрятся порой как концертные номера. Но в нем есть единство, позволяющее соотнести этот сценический вариант прозы с чеховскими пьесами, в которых комическое возникает почти постоянно на той грани, где возвышенная мысль поверяется обыденным сознанием.

Загадка произведений Чехова не разгадана, потому так интересны нам все новые и новые обращения театра, кино, телевидения к его драматургии и прозе.

С. БИРЮКОВ.