Сергей Бирюков. Русский звучарный поэт на рандеву

Русская мысль. – 2001. – 20 декабря (№ 4389). – с. 9.

Пути русской культуры

Сергей Бирюков

РУССКИЙ ЗВУЧАРНЫЙ ПОЭТ НА РАНДЕВУ

Валерий Шерстяной – самый известный в мире русский сонорный поэт и… самый неизвестный в России и в русском мире автор

Мы с Валерием одногодки – 1950-го. У нас общие художественные пристрастия. Это русский и мировой авангард и вообще эксперимент в искусстве. Заочно мы познакомились давно, долго переписывались. Валерий – один из первых академиков организованной мной Академии зауми. И вот наконец пересеклись на нешироких пространствах Германии, и здесь я смог увидеть то, что делает поэт-артист вживе. Одна из его композиций посвящена русскому алфавиту. На наших глазах и в наших ушах происходит рождение звуко-букв, возникает общий фонетический образ русского языка. Эта потрясающая слуховая и зрительная (!) картина дополняется авторским письмом, которое здесь же проецируется на экран. Из отдельных элементов складываются буквы, но эти элементы букв сами по себе играют, из них создаются вполне самостоятельные картины-партитуры, которые Валерий называет скрибентическими. Таких картин- партитур у него сотни. Он известен и как визуальный поэт, то есть поэт, который работает индивидуальным знаковым письмом.

Валерий по своему рождению – типичный «советский продукт». Родился он в ГУЛАГе. Его мать, совсем юная литовская девушка, была вывезена перед войной в Казахстан, чудом выжила. И только в конце 50-х отцу Валерия удалось добиться реабилитации жены. Уже имея двоих сыновей, Шерстяные уехали в Краснодарский край. Кубань, Южную Россию Валерий и считает своей настоящей родиной. Окончив школу и отслужив армию (кстати, частично в ГДР), он, уже пробующий себя в поэзии и особенно в чтении, то есть в исполнении стихов, поступил на романо-германский факультет Краснодарского университета. Занятия немецким языком отвлекли его на время от поэтических опытов и, главное, от попыток эти опыты как-то обнародовать. Я, например, учился на факультете русского языка и литературы, там от этих попыток пишущему человеку уберечься было нельзя! Кроме того, Валерия увлекала, так сказать, поэзия жизни. Еще в университете он женился на немецкой студентке, которая была крайне разочарована советским вариантом социализма и собиралась показать своему избраннику «настоящий немецкий социализм». Она это сделала. Переезд в ГДР состоялся в 1979 году.

Немецкий социализм, хотя и был иным, не очаровал Валерия. Но переезд оказался все-таки существенным и даже сущностным. Во-первых, с поисками в искусстве было посвободнее, чем в СССР, во-вторых, ностальгия вернула его к Маяковскому, а затем и к другим футуристам. Одним из главных событий было знакомство с выдающимся поэтом, художником и мыслителем Карлфридрихом Клаусом. Валерий считает его своим настоящим учителем. В свою очередь Клаус называл себя учеником Эрнста Блоха, с которым он переписывался. Таким образом, Валерий вышел сразу и на современный эксперимент, и на исторический авангард. Вот что он сам говорит о К. Клаусе:

– Для меня Клаус был единственным чистым фонетическим поэтом. Его первые опыты – с 1951 года. Вероятно, сначала под влиянием Рауля Хаусманна, с которым он состоял в переписке. В своих поэтических экспериментах он уходил в область подсознательного, оставлял родной язык «за бортом». От языкового звука до чистых звуков, шумов, шорохов. Это почти 50 лет сознательной жизни.

Клаус, разумеется, не был официальным художником, но его работы выставлялись, вокруг него были люди, серьезно относившиеся к русскому и немецкому авангарду. К 80-м вообще уже наметилось потепление, появилось возможность открывать закрытые имена. В эти годы Валерий стал переписываться с некоторыми западногерманскими деятелями искусства, вышел на мэйл-арт (специальное почтовое искусство, когда художники сами создают открытки, конверты, почтовые марки, посылают друг другу и затем устраивают выставки). Это искусство пересекается с визуальной поэзией, и Валерий довольно скоро стал известен в мире визуалистов. Естественно, его деятельность не осталась не замечена госбезопасностью ГДР. Сейчас Валерий говорит об этом с усмешкой:

– В ГДР всё было на виду, все «подполья». В «Штази» всё аккуратно собирали, всем давали клички. Как мы позже узнали, Карлфридрих был «Отшельник», что к нему очень подходило, я – «Футурист». Мое дело называлось «Оперативный контроль над личностью Футурист».

– И все-таки, несмотря на «оперативный контроль», удавалось немало. Например, твоя работа вокруг Хлебникова и футуристов…

В 1985 г. мы вместе с Клаусом и Рудольфом Майером подготовили огромную выставку в честь 100-летия Велимира Хлебникова в музее «Линденау» города Альтенбурга. Выставка называлась «Салют, Хлебников». Мы пригласили художников и ученых из ФРГ – раньше такое было немыслимо. В следующем году мы отмечали юбилей Алексея Крученых. К этой дате я перевел на немецкий книжку Крученых «Фонетика театра». А сам юбилей мы отметили представлением фрагментов из оперы «Победа над солнцем» в клубе ЦНИИ Академии наук ГДР. Интересно, что перестройки в то время в ГДР еще не было и эти наши выступления были ее предвестием.

С 1987 г. я все свои перформансы делал как «вечера гласности», на них собирались художники, инакомыслящие интеллигенты. Организовал выставку своих работ и работ российских современных авангардистов, хорошо известных тебе Ры Никоновой и Сергея Сигея, в одном молодежном клубе в Лейпциге. В 88-89-м стал сотрудничать с журналом Союза художников «Бильденде кунст». 11-й номер за 89-й год был посвящен русскому футуризму. Вот, кажется, и все, что было сделано в ГДР. Я счастлив, что дожил до крушения ненавистной Берлинской стены. Никогда не забыть ощущения перехода в другую часть Берлина.

– Тогда казалось, что начинается новая жизнь, открываются новые возможности. Ведь тебя уже знали на Западе как фонетического и визуального поэта…

– Да, тогда было что-то похожее на эйфорию. Я стал чаще встречаться с западными художниками. Одним из первых ко мне в гости приехал Фридрих Блок из Касселя. В конце 1990 г. мы организовали с ним и Андре Валлиасом из Бразилии выставку «Трансфутур» в Касселе: выставили произведения визуальной и конкретной поэзии немецкоязычных, советских и бразильских авторов, издали представительный каталог. В 92-м, повторили выставку в Берлине. Я стал выступать с докладами. А в 1994-1998 гг. я был художественным руководителем Берлинского фестиваля сонорной поэзии. Там побывали авторы со всего мира – ведущие фонетические поэты.

– Ты назвал фестиваль «Бобэоби» – хлебниковским словом. И это слово четыре года осеняло мировую фонетическую поэзию: «Бобэоби пелись губы»…

– Мы действовали в основном на свой страх и риск, при минимальной поддержке со стороны официальных структур. В Берлине сходились такие классики сонорной поэзии, как Франц Мон, Арриго Лора-Тотино, Оскар Пастиор, Бернар Айсдик, Анри Шопен, то есть поколение, родившееся в 20-х – начале 30-х. И, конечно, авторы нашего поколения – рождения 40-50-х: Аманда Стюарт, Лэри Вендт, Михаэль Ленц, Яан Блонк, Пол Даттон, Сигей, Никонова. Фактически этот фестиваль не только демонстрировал достижения сонорной поэзии, но в первую очередь пропагандировал русский авангард, вещи Хлебникова прежде всего. И хлебниковские идеи уехали в Америку, Австралию, Японию, растеклись по всему свету.

– Фестиваль прошел трижды: в 1994, 1996 и 1998 гг. Это была, безусловно, значительная веха в истории мировой сонорной поэзии. В 1998 г. в Вене вышла твоя антология русской звучарной поэзии «Танго с коровами». Судя по тому, что сегодня делается в экспериментальном искусстве, эти поиски еще не закончились. Например, футуристы говорили о значении почерка, но они не пришли еще к осознанию значимости элементов, из которых складывается буква – графема. А у тебя эти элементы действуют как полноценные знаки. Как возникла твоя скрибентическая поэзия?

– Здесь два момента – теоретический и практический. Важно было осознать значимость самого письма, из чего оно складывается. «Арс скрибенди» – от латинского «скрибере», в немецком «шрайбен» да и «ритцен» означает «писать», «нацарапать», «вырезать», «надрезать». «Арс скрибенди» значит также «искусство Шерстяного», если исходить из этимологии моей фамилиии: «оскребеж», «срез», «сръст», «шерстить», «шерест», «шерстяной». В начале 80-х я пытался изменить свой почерк (русский и немецкий), занимаясь пространственной и визуальной поэзией. Рукописные книжки русских футуристов-будетлян, «языковые листы» моего друга и учителя Карлфридриха Клауса были для меня образцами. Параллельно я работал над фонетикой, занимался историей русского алфавита, обращался клубкам. Идея скрибентизма заключается в том, чтобы «освободить», каждую отдельную букву собственного почерка от контекста других знаков. Мои буковки стали изменяться, я стал не писать, а фактически рисовать, иногда не слева направо, а наоборот. Я думал о так называемом «левописании» в отличие от школьного «правописания». Скрибентические знаки очень мобильны. Сейчас их у меня около пятисот, а может, и больше.

– Очень часто твои скрибентизмы воспринимаются как особые рисунки. Например, недавно новый московский журнал «Футурум» опубликовал твои работы именно как рисунки.

– Ну что ж, можно и так. Но для меня это тесно связано – визуальное и сонорное. Если я артикулирую (даже «про себя»!) звуки, шорохи, то я вижу визуальные тексты. Это скрытая визуальность. Скрибентическая звуковая поэзия – это поэзия, которая не декламируется, а растет на границе между декламацией и музыкой, где обычная семантика никакой роли не играет, где вообще никаких слов вразумительных больше нет. А есть звук как таковой. Совсем по Джону Кейджу, который наших футуристов не знал.

– Ты перевел на немецкий замечательную работу поэта Александра Туфанова «К зауми». А он еще в 20-е годы писал о том, что поэтов следует именовать «композиторами фонической музыки». Имеет ли сейчас для тебя значение это определение?

– Безусловно, имеет. На мой взгляд, звучарную поэзию можно считать музыкальным явлением, но ее почвой и источником остается язык, в итоге фонетическая поэзия – поэзия, а не музыка.

И здесь Валерий заговорил на своем скрибентическом языке – запел, защелкал, мешая русскую и немецкую фонетику. Жалко, что газетный лист не имеет звуковой дорожки, а компакт-диски Валерия Шерстяного продаются обычно на его перформансах. Может быть, кому-то из читателей «Русской мысли» повезет, и они смогут услышать вживе этого удивительного мастера звучарной поэзии.

Халле (Германия)

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Наверх

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: